Богом, людьми и моей девичьей чистой совестью».
Настали будни супружеской жизни. У Анны не было ни малейшего чувства уважения и любви к мужу, душа и сердце стыли в ужасе только от мысли, что в конце трудового дня необходимо возвращаться к мужу. А он в это время, вместо того чтобы искать любую возможность сказать доброе слово молодой жене, помочь ей войти в новую семью, не работал, пьянствовал, грубил ей, дрался с родным братом. По обычаю того времени молодая жена не имела права вернуться домой, увидеть своих родителей в течение четырёх недель, и Анна терпела. Через месяц, заливаясь горькими слезами от мучений первых недель супружеской жизни, пришла в родную хату и умоляла мать забрать её обратно, так жить нельзя. Муж непригоден ни к работе, ни к жизни, неспособен создать семью. Марина Тимофеевна не стала её слушать — выгнала из родного дома. Подавленная безысходностью своего положения, жестокостью матери, Анна не помнила, как оказалась на улице в то морозное утро. Горькая обида жгла сердце, хотелось рыдать в полный голос, но не было сил, глаза были сухие, все свои слёзы она выплакала в те мучительные дни супружеской жизни. Ей казалось, что легче, проще было исполнять обязанности партизанской разведчицы. Если бы она попалась врагу, её могли мучить, убить, но то был её священный долг. А сейчас она отвергнута родной матерью, терпит посто-
янные моральные и физические унижения со стороны мужа. Воспитанная в традициях бесправности женщин, Анна смирилась со своей судьбой. Дни, проведённые в тяжёлой, опасной работе по восстановлению новых советских порядков в Бережном, сменялись мучительными ночами с мужем. Так шло время. Муж стал отлучаться из дома, однажды взял деньги и уехал в Киев, бывал в городах Ровно, Львове. Нагулявшись, возвращался домой. Запомнился случай, как однажды в рождественский сочельник семья села за стол разговляться. Вдруг послышалось громыхание саней по обледенелой дороге и топот лошадиных копыт. Сквозь столбы вихрящегося снега увидели приехавшего Викентия. Шумно стряхивая с себя заиндевелый овчинный кожух, он с клубами холодного воздуха и снега ввалился в хату. Все в хате напряглись, не ждали его, собирались тихо, по-семейному отметить рождественский сочельник. Викентий был под хмельком, его сторонились. Он стал ко всем придираться, зудеть недовольным голосом: «Я устал, замёрз». Кто-то из присутствовавших не выдержал: «Ты где шатался? Ты привёз подарок жене?». На что тот надменно пожал плечами и полез через лавку, чтобы усесться за стол. Брат Иван недовольно добавил: «Ты нам всё лжёшь, уезжаешь в Карпаты, тебе что, там гуцулы жалованье платят? Мы его, твоего жалованья, не видели, из родного двора тащишь».
Тем не менее жизнь медленно входила в привычное русло. В доме поднимались, едва